– Господи, помоги ему! – прошептала Тина.

Вообще, Валентина Николаевна была глубоко неверующим человеком. Ее не крестили, она никогда не ходила в церковь и считала книгу о происхождении видов и теории эволюции гораздо более логичной, чем Ветхий Завет. Но, повинуясь какой-то издавна сложившейся привычке, как многие другие, она чуть не постоянно поминала господа, подразумевая под ним не гипотетически всесильную личность, а благоприятное стечение обстоятельств. Вот и сейчас, упомянув всевышнего, Валентина Николаевна тут же забыла о нем и решила свернуть с асфальта на окольную тропинку, чтобы опять проскочить в дырку в заборе и зайти в «стекляшку» купить свежего хлеба.

К вечеру удивительно потеплело. Сильный, пронизывающий ветер сменил направление и превратился в небольшой ветерок, несущий с собой запах опавших листьев и дым мусора с больничной помойки. Капли дождя еще висели на ветках, но солнце больше не скрывалось за тучами, а вовсю пылало и если не очень грело, то, по крайней мере, светило настолько ярко, что даже слепило глаза. Тина порылась в сумке и нашла валявшиеся там с лета солнцезащитные очки.

«Как из рекламы! – решила она. – Осень, солнце, на деревьях желтые листья, и вот иду я, вся из себя, в зеленой шелковой косынке, плаще и темных очках!»

Тина поразмышляла, а что же могло быть дальше в рекламе. Какое-то чувство юмора у нее все же было. Дальше в рекламе в лучшем случае она могла остановиться и выпить чашечку чаю «Липтон», а в худшем – порыться в сумке и с пафосом вытащить пачку прокладок. Тина фыркнула, небрежно подняла воротник плаща, закинула сумку на плечо повыше, распрямила спину, вспомнив про остеохондроз, и, огибая здание, направилась к «стекляшке». Неожиданно она наткнулась на небольшую группу людей, без цели стоявших под окнами и негромко что-то обсуждавших.

«Вроде тут не роддом, чтобы кучковаться под окнами», – подумала Толмачёва и подняла голову, чтобы убедиться в своей правоте. Естественно, она не могла перепутать дорожки. Роддом находился в больничном дворе совсем в другой стороне, а здесь располагались окна отделений основного стационара. Чуть подальше, соединенный переходом с главным зданием, располагался двухэтажный операционный блок (его кварцевые лампы хорошо были видны с улицы), а на эту сторону выходили окна палат. На первом этаже – отделение физиотерапии, а выше, по порядку – две хирургии, чистая и гнойная, две терапии, на пятом этаже – кардиология, на шестом – урология, на седьмом – ЛОР, а самый последний этаж занимали окулисты. Ее родное отделение анестезиологии и реанимации было вынесено несколько вбок и находилось в другом крыле.

Валентина Николаевна сделала еще шаг вперед и увидела, что люди стояли не просто так. Присмотревшись, она увидела на асфальте осколки стекла, небольшие бурые пятна и странную нарисованную мелом фигуру. И поняла: фигура повторяла очертания лежащего человеческого тела.

– Что случилось? – спросила она у ближайшего к ней человека.

– Женщина какая-то выбросилась из окна. Только что унесли, – довольно равнодушно ответил тот.

– Из какого окна? – с каким-то смутным неприятным чувством спросила Тина.

– Оттуда! – неопределенно показал мужчина куда-то вверх. – То ли с последнего этажа, то ли с седьмого…

– Насмерть? – спросила Тина с подозрением. Но ее смутному подозрению не дано было развиться, ибо его заглушила другая, практическая мысль. Если женщина осталась жива, то положат ее, конечно, к ним в реанимацию. Такие травмы, полученные при падении с большой высоты, скорее всего, окажутся несовместимыми с жизнью, а это значит, что Чистяков будет зря разрываться между Никой, кавказцем, «повешенным», алкашом и еще этой женщиной. А к утру или максимум к следующему вечеру ее потеряет. Невеселая перспектива.

– Как же не насмерть с такой-то верхотуры? – включилась в разговор старушка в платке. – Ведь головой прямо об асфальт! А в халате у нее записку нашли. Там было написано: «Прошу при любых обстоятельствах меня не лечить!»

– Рак, наверное, у нее был! – сказал кто-то третий.

– Наверное, – задумчиво подтвердила Тина, чтобы не вступать в дальнейшие разговоры, и вышла из толпы. Она вздохнула почти с облегчением – оттого, что, так или иначе, но работы в отделении пока не прибавилось. Зашла в знакомую до тошноты «стекляшку», за прилавком которой стояла все та же, утренняя продавщица, купила хлеба и побрела пешком по проспекту к метро.

Настроение уже было испорчено. В памяти сразу всплыли возмущение Марины, откровения Барашкова, непослушание и агрессивность сына, запутанные отношения с мужем. Темные очки, которые ей так нравились, она кинула в сумку и больше не доставала. В метро опять пришлось ехать стоя, и к концу поездки у нее действительно зверски разболелась спина.

«Это оттого, что я сегодня весь день проходила на каблуках. Забыла после конференции переодеть туфли», – вспомнила Тина.

Мысль о ее вечернем свидании больше не вызывала подъема, а, наоборот, привела в уныние.

«На кой черт я буду встречаться с этим доктором, – думала Тина, – если все равно я у него работать не хочу?

„Надо помочь Аркадию! И несмотря на то что он отказался от моего участия, я должна все-таки разузнать, нельзя ли ему чем-нибудь помочь!“ – приводила она контрдоводы.

Но это значит, что, вместо того чтобы погулять с Чарли и лечь на часок в постель, пока не вернулись домой мужчины, надо думать о том, как подготовиться к встрече. То есть опять причесываться, краситься и искать в шкафу какой-нибудь наряд поприличнее. А что там искать, если она уже давно забыла, когда последний раз покупала себе что-то новое? И не потому, что муж не давал денег. Ей просто не хотелось. Она уставала. Да и куда носить? Под халат на работу? К родителям? Щеголять нарядами, когда там, в маленькой комнате, уже много лет лежит Леночка?

Тина вздохнула. Сын должен быть сегодня на дополнительных занятиях, значит, вернется поздно. А когда вернется муж, вообще не знает никто. Эх, зачем она так опрометчиво согласилась встретиться? Тине уже не хотелось ни смотреть кому-нибудь в глаза, ни касаться рук, ни изображать таинственную улыбку. Останавливало ее лишь то, что отменить свидание она не могла, так как не взяла у Азарцева номер телефона, а свой адрес, наоборот, не подумав, вручила. Хороша же она будет, если человек, потеряв терпение, поднимется в квартиру, а она будет бегать по дому в белье в поисках халата!

Ладно, она наденет черное трикотажное платье. То самое, которое всегда носит на врачебные конференции. А под горло нацепит искусственный жемчуг, а лучше – серебряную цепочку. Надо только вспомнить, где она лежит. Она ее уже сто лет не носила. Сверху повяжет на шею зеленый платок, который сейчас на ней. Он шелковый, приятный на ощупь, кроме того, по краю у него желто-оливковая кайма, цвет очень подходит к ее глазам. Да, платок, во всяком случае, будет уместен. Его можно и на голову повязать. Тина терпеть не могла шляпки. Ей шли платки, а это свойство немногих женщин. Вечером снова будет прохладно. Пожалуй, она наденет не плащ, а пальто. Она не хотела замерзнуть так, как утром. На ноги тоже что-нибудь потеплее. Слава богу у нее было что надеть. Тина недавно купила в „Детском мире“ ботиночки. Назывались они „ботильоны“. Замшевые, чуть выше щиколотки, удобные, мягкие. Правда, все равно имелся риск натереть ноги. Ну уж как будет, была не была.